Саммит «Китай – Центральная Азия» стал исключительно важным для России
В субботу завершился саммит «Китай – Центральная Азия», где в течение двух дней лидеры Китая и наших соседей (Казахстана, Узбекистана, Туркмении, Кыргызстана и Таджикистана) обсуждали планы на будущее. В наших российских медиа акценты были сделаны на активизации проекта «Нового Шелкового пути» в той части, которая идет через Каспий и в обход Каспия – как выражались комментаторы «без участия России». На самом деле в том, что произошло в Сиане, надо разбираться куда как более внимательно.
Завершающая фаза консолидации кластера
Этот саммит является своего рода завершающей фазой многих процессов. Некоторые из них, скорее, «технические», а вот другие, наоборот, долгосрочные и стратегически значимые. Центральная Азия (в данном случае в традиционном для нас понимании «Средняя Азия») готовилась к подобному развитию событий несколько лет.
О многих подготовительных шагах автор неоднократно писал в «Военном обозрении: и о подготовке к политическому и экономическому объединению региона, и о политических и социальных реформах, о военно-политическом союзе Казахстана и Узбекистана, о значении и вопросах при изменении конституции, выборах, проблемах в энергетике и ирригации, особенностях функционирования формата ЕАЭС и т. д.
Цепь событий, объективных и субъективных причин, предполагала, что Китаю рано или поздно надо будет определяться с политикой взаимодействия и инвестирования в Средней Азии. Со своей стороны наши соседи за полтора года прошли через ряд концептуальных изменений, которые гарантируют китайским инвестициям долгосрочную стабильность. Даже внутренние конфликты там пытались решать самостоятельно, через внутренние механизмы, что показали осенние события в Ферганской долине.
Концепция единого субрегиона была из теории выведена в практическую плоскость, и пришло время решать вопросы развития, водоснабжения, энергетики, транспортных путей – соответственно, выбора инвестиционного плеча. Инвестиции из России неочевидны, а из стран арабского мира – недостаточны.
Весь субрегион бодрым шагом двигался и двигается в китайский восточный экономический кластер, частью которого являются производственные площадки Юго-Восточной Азии и Японии, пришло время и самому Китаю дать ответ относительно своего видения и концепции политики «Сообщества единой судьбы» и «Стратегии-2030».
Этот ответ довольно подробно раскрыт в итоговой Декларации прошедшего саммита, причем раскрыт настолько подробно, что не требуется делать акценты на последующих заявлениях политиков и администраторов – мы можем напрямую обратиться к ее пунктам и каждый из них внимательно проанализировать.
Прежде всего, следует обратить внимание на символические детали, которые (как и все, связанное с Китаем) важны иногда не меньше, чем формулировки в документах.
Саммит проходил в Сиане – центральной провинции Китая Шэнси. Не на главных торговых территориях, которые дают основные потоки из Поднебесной и в нее, не в самой густонаселенной провинции. Однако Сиань для Средней Азии – это та самая «срединная точка» – бывшая имперская столица, часть земель Цинь Ши Хуана, собравшего единое государство, место священной горы Хушань, там же до сих пор стоит знаменитая «терракотовая армия». Вот Узбекистан включил в новую Конституцию тезис об узбекской культуре, существовавшей 3 000 лет, и на саммит его представители поехали в город, основанный в 1042 году до н. э., а не в Шанхай.
Сегодня Сиань – это не торговая опорная точка, не бесконечный торговый порт, а известный и за пределами Китая технологический и университетский кластер. Это комплексы высокотехнологичных производств (автомобилестроение, авиация, электроника) и десятки крупных учебных заведений.
Таких символических совпадений у Китая не бывает – империя предлагает Средней Азии прежде всего технологическое развитие, такое вот совмещение истории и современности. Символы не следует недооценивать (как, впрочем, и переоценивать) – просто в них всегда заложена концептуальность и «образ будущего», а вот детали уже можно рассмотреть в самой совместной декларации.
Собственно, в первом же пункте стороны отмечают, что «подтверждают стремление в совместном создании более тесного сообщества единой судьбы Центральной Азии и Китая». Таким образом (в отличие от многих других стран) наши соседи прямо заявили не просто об общих интересах или внимании к отдельным положениям китайской концепции, а о полном единстве во взглядах. Здесь они идут дальше, чем многие соседи и партнеры Китая.
Вторым пунктом стороны учредили саммит как постоянно действующую организационную структуру. С отдельным секретариатом, механизмами согласования по линии различных ведомств, т. е. саммит приобрел институциональную форму, а значит и нацеленность (пусть пока и на уровне намерений) на практическую сферу.
В третьем пункте декларации наши соседи подтвердили, что: «Государства Центральной Азии высоко оценили уникальный опыт Коммунистической партии Китая по государственному управлению, подтвердили большую значимость пути китайской модернизации для развития всего мира». Чем важен это конкретный пункт?
А тем, что риторика официальных представителей ЕС и США постоянно упирается в тезисы о якобы «диктаторском», «авторитарном» или вовсе «тоталитарном» характере политической системы Поднебесной, и не секрет, что за последний год в регионе США, ЕС и Британия провели массу встреч, прощупывая почву, не только относительно антироссийских санкций, но и политики в отношении Китая. Вот в декларации есть ответ на эти усилия.
Четвертый пункт также весьма важен, хоть и внешне декларативен – он касается общей безопасности. Если официально стороны зафиксировали намерение «углублять сотрудничество» и помогать отстаивать суверенитет, то Синьхуа приводит более конкретные слова главы КНР:
«Китай готов помочь странам Центральной Азии укрепить потенциал их правоохранительных органов в области безопасности и обороноспособности, а также поддерживать страны в их усилиях по поддержанию региональной безопасности и борьбе с терроризмом».
О проблемах, связанных с терроризмом и наркотрафиком, в регионе говорят по понятным причинам регулярно, но вот речь об «укреплении обороноспособности» в таком прямом ключе звучит впервые. На заключение военных союзов Китай не идет – это накладывает излишние обязательства, но и крепить обороноспособность соседей лидеры Поднебесной в прямой (организационной) форме, а не в плане ВТС, также ранее не стремились.
Пятый пункт декларации интересен тем, что в нем отражены ссылки на такие программные региональные документы, как: «Новая экономической политика Республики Казахстан», «Национальная программа развития Кыргызской Республики до 2026 г.», «Национальная стратегия развития Республики Таджикистан на период до 2030 г.», «Возрождение Великого шелкового пути» (Туркменистан) и «Стратегия развития Нового Узбекистана на 2022–2026 гг.». Это означает, что Китай согласен включить региональные стратегии в часть своей собственной – до 2030 г. Фиксация стратегий как синергичных общекитайской долгое время была одним из сложных вопросов для запуска крупных инвестиций.
Шестой пункт касается дальнейшей институализации диалога «Китай – Центральная Азия»: создание Делового Совета, развитие форм электронной коммерции и учреждение инвестиционного Форума.
Седьмой пункт вызвал, пожалуй, наибольшую реакцию в России, поскольку там впервые в одном документе описываются те конкретные маршруты, которые Китай рассматривает как приоритетные в регионе. Важно это тем, что за двадцать с небольшим лет таких проектов было разработано около четырех десятков, а здесь Пекин дает наконец-то ответ на сакраментальный для региона вопрос, куда конкретно он хочет вкладывать крупные средства.
Приоритетные направления-коридоры: «Китай – Центральная Азия», «Китай –Центральная Азия – Южная Азия», «Китай – Центральная Азия – Ближний Восток», «Китай – Центральная Азия – Европа», в том числе по маршруту «Китай – Казахстан – Туркменистан – Иран», транскаспийские проекты, включая порты Актау, Курык и Туркменбаши, развитие г. Термез как логистического хаба.
Отдельно отмечены железная дорога «Китай – Кыргызстан – Узбекистан», железная дорога «Аягуз – Тачэн», автодорога «Китай – Кыргызстан – Узбекистан», осуществление регулярной работы автодороги «Китай – Таджикистан – Узбекистан» и автомобильный маршрут «Западный Китай – Западная Европа».
Российские обозреватели стали задавать со своей стороны сакраментальный вопрос, а где здесь Россия. Действительно, где? И дело даже не в «наивности» вопрошающих, а в своего рода мировоззренческом, системном кризисе нашего целеполагания.
В самом деле, как у нас долгое время было принято рассматривать проекты «Шелкового пути»? А как нечто очень важное для Китая в плане сбыта своих товаров именно в страны Европы. Настолько важное, что годами ожидали крупных инвестиций в дороги, склады, порты, аэропорты. Проблема в том, что сам по себе проект длинного сухопутного маршрута с его ограничениями по объему должен был вызвать некоторые сомнения в правильности такого подхода.
Во-первых, мировая экономика действительно стагнирует, рост номинальный, а в условиях номинального роста инвестиции направляются прежде всего на поглощение работающих логистических цепочек. Ваши соседи могут и не расти в потреблении, но контроль над логистикой даже в условиях стагнации дает вам стабильный дополнительный доход. Просто эту логистику требуется у соседей купить, чем, собственно, Пекин и занимался, только очень тщательно выбирая точки приложения денег. Поглощение – это по сути дела единственный рациональный способ роста в кризисные периоды, а поглощение и развитие логистики вообще беспроигрышно, поскольку позволяет гибко реагировать на спрос по отраслям. Аналог этому процессу – поглощение операторов финансовых транзакций.
Второй момент, это то, что приоритетом для Китая в таких коридорах, очевидно, была не европейская, а конкретно региональная торговля. Не вырастет спрос в регионе – сработает доход от логистики, вырастет, и логистика даст доход, и товарное наполнение рынков своей продукцией, тем более что Средняя Азия прирастает населением, а некоторые страны идут с неплохим приростом ВВП.
В этом плане разве не очевидно, что основной акцент в торговых коридорах в направлении ЕС делался Пекином на наполнении монгольского, казахстанского и нашего российского рынка китайскими товарами. А если нет торговли с Европой, даже ограничивается транзит, то о каких китайских инвестициях в логистику на европейский рынок через нас может идти речь? Если же мы хотим наполнять наш рынок китайской продукцией (а мы будем это делать), то рассматривать Пекин будет проекты, где имеется наше участие финансами. И чем дольше мы будем выжидать, тем плотнее нас будут к этому подталкивать.
Зачем российские дороги Китаю для торговли с Ираном, Пакистаном, Ираком? А вот если мы сами хотим (или не хотим, но придется) подключаться к этим маршрутам, то никто не мешает России предлагать Казахстану расширять железнодорожную сеть, расширять пути в Монголии или реконструировать БАМ и Транссиб, на что в Пекине и рассчитывают, поскольку рационально распределяют средства.
Сожаление о том, что Пекин не включил Россию в центральноазиатские торговые коридоры, это действительно кризис мировоззрения, частью которого является восприятие себя как носителя судьбы «страны-транзитера». И в чем-то даже есть положительный момент, что конкретные положения декларации хорошо высвечивают ограниченность такого подхода. Производитель сам создает маршруты для своей продукции, а не ждет, пока мимо проедет товар, сделанный соседями, в надежде, что сосед построит склад, дорогу и даст процент за провоз.
В этом плане можно только приветствовать, что у нас наконец-то предметно заинтересовались поставками в Иран и через Иран, о чем говорят и шаги прошлого года и прошедший в конце апреля очередной форум «Транспортная логистика каспийского региона – 2023». До этого долгое время проекты МТК ходили в виде многотомных деклараций.
Восьмой и девятый пункт совместной декларации касаются таких базовых для Средней Азии тем, как энергетика, водоснабжение и ирригация. У стран региона просто нет достаточных собственных средств на воссоздание полноценного энергетического контура с учетом роста потребностей, а также реконструкцию системы водоотведения и очистку. Собственно, все разговоры с международными организациями, фондами, тем более с Пекином, начинались и заканчивались этими вопросами. Чего не хватало? Единства в вопросах безопасности, реформ социально-политической системы как гарантий инвестиций, стратегического горизонта, чем в регионе активно и занимались последние полтора года.
Девятый пункт также отражает видение Пекина на газовые проекты в регионе, и в нем прописано создание четвертой ветки газоснабжения из Туркменистана в Китай. С учетом инвестиций в энергоконтур для Ашхабада это означает ощутимый приток денег в бюджет, но такой проект, как ТАПИ, Китай пока не рассматривает как необходимый для включения в программные документы.
Остальные шесть пунктов декларации касаются культурной сферы, образования, взаимодействия в рамках международных площадок, прежде всего ООН и т. п.
Для России
Какие выводы из всего изложенного можно сделать для России?
Прежде всего, надо отдать должное той устремленности на решение конкретных задач, которые продемонстрировали страны Средней Азии за последние полтора года. По сути дела, они пробежали за этот период дистанцию в полтора десятка лет. Уже по Самаркандской декларации прошлого года, которую, кстати, стороны упоминают в сианьском документе, было очевидно, что регион плотно нацелен на осознание себя как единого экономического субъекта.
Самарканд завершился в декабре союзным договором между Узбекистаном и Казахстаном, а участвовали там и остальные страны. Также надо отметить и то, что политические реформы были проведены быстро, в Казахстане и Узбекистане нашли новую форму социального консенсуса с элитами, и нечто подобное так или иначе ждет и остальных. Удалось это достигнуть доведением до элит необходимости единства и нового социального консенсуса. Это ровно то, чего нет у нас. И тут вполне можно брать «в копилку» новации у соседей.
Следующий вывод заключается в том, что требуется «прикрутить кран» на общественной дискуссии по теме единой Евразии, СССР-2.0 и проч. Мы и Средняя Азия вместе двигаемся в результате и прошлых лет, и объективных причин в китайский экономический суперкластер. Но двигаемся порознь. Наша разница в том, что для Китая Средняя Азия – это часть будущей производственной площадки, как и страны ЮВА, а мы поставщик сырья и потребитель продукции.
С другой стороны, мы являемся военно-политическим фактором, который снимает с Китая нагрузку в противостоянии с одним из западных глобальных проектов, причем проектом агрессивно-экзальтированным. Наши позиции и функции не едины со Средней Азией, и Китай не может и не будет рассматривать Евразию как единое целое. Здесь наглядно работает символизм сианьского саммита.
Синергичное окно возможностей для восстановления и укрепления нашего влияния было и пока остается в направлении Ирана и Ближнего Востока через иранские торговые коридоры. Ближний Восток избыточен по углеводородам, но там в дефиците все остальные ресурсы, и здесь мы можем развивать торговлю сырьевыми товарами, даже при отсутствии базы по промтоварному производству. Потенциал только по дереву и сельхозпродукции на этом направлении исчисляется несколькими десятками миллиардов долларов.
Тем более что в центральном Иране мы можем пристыковаться и к транспортному коридору Пекина. Ближний Восток только начинает процесс новой консолидации, но там в приоритете пока погашение старых конфликтов, концепций будущего там пока не выработано, а к какому экономическому суперкластеру пристать, для региона не очевидно. Явление это временное, но возможности этого направления пока высоки.
С точки зрения отношений со Средней Азией нам пришло время наконец-то определиться, что такое ЕАЭС. Не разрывая этого объединения, требуется придти к чему-то среднему между бывшим ЕврАзЭс и ЕАЭС. ЕАЭС для нужд реэкспорта (а именно реэкспорт был всегда в реальном приоритете) как организационная форма, очевидно, избыточен, для нужд параллельного импорта в нынешней ситуации ЕврАзЭс недостаточен.
Это вообще большой вопрос, насколько после сианьской декларации нужно углубление единой тарифной и налоговой политики. Мы должны в полной мере осознавать и тот факт, что Пекин не будет безвозмездно финансировать Среднюю Азию – Китай платит нам за сырье, мы платим за привлеченную рабочую силу, эти средства наполняют экономику региона и возвращаются в Китай. Если мы не определим математические пределы этого процесса, то с учетом нашей системы будем играть роль специфического макрофинансового транзитера.
Четвертый вывод заключается в том, что нам совершенно не стоит переживать на тему роста торгового оборота с Пекином. Он основан на том факте, что Китай не зависит от оборота с нами по промышленным товарам, мы не являемся для него приоритетным рынком. Здесь надо разделить политические декларации и геополитику от приземленной конкретики.
Для Китая пока даже проблема в том, что Россия кратно нарастила спрос на юань и переходит на международные расчеты в юане. Мы вполне можем и объективно будем наращивать обороты за счет энергоносителей, снижение даже директивное поставок бытовых товаров не скажется на работе в критичных отраслях, но простимулирует свое производство. Здесь вопрос изменения подхода.
В общем, итоги саммита в Сиане действительно стали следствием и результатом серьезных подготовительных шагов. И выводы, которые тут приведены, являются только необходимыми, но никак не достаточными. Эти процессы надо глубоко и внимательно изучать с разных сторон.
